Нина МАЗУР / АГНЕС, ЖЕНА УИЛЛА
На сцене — женщина, скромно и опрятно одетая; она выглядит, как типичная горожанка конца 16-го века. Возраст ее трудно определить; она стройна, ее движения легки, ноги босы (туфли стоят в стороне). Вокруг сушатся пучки лечебных трав; женщина уверенно выбирает нужные и начинает готовить целебное снадобье; все необходимые приспособления у нее под рукой.
Прислушивается.
— Это ты? Ну, наконец-то…
Теперь и мы слышим тихий звук флейты.
Женщина обращается то ли к нам, то ли к себе самой:
— Странное дело, — вроде никогда на флейте не играл, а теперь…
( музыка стихает)
Женский немолодой голос: Энн! Энн!
— Тут я! Это свекровь. Меня все так зовут. А вообще-то я Агнес, и по метрике, и мама с отцом Агнес звали. И Уилл тоже. А все другие – Энн да Энн. Может, им так проще… ( громко): Лекарство готовлю для миссис Гренстоун.
(нам): Это она для порядка, мешать мне не станет. Она не злая, Мэри-то. Не скажу, что меня любит, да оно и понятно: привел Уилл, ее умница-сын, в дом деревенскую девушку, да еще и беременную. Дом-то городской, перчаточника Джона всякий знает, хоть и слава о нем дурная идет: скор на расправу и на руку тяжел. У Мэри жизнь не сахар: только и гляди, как бы муж детей не изувечил. А тут и я впридачу… Да еще с соколом на руке (смеется). Да-да: в одной руке узелок с вещами, на другой сокол сидит. И фингал под глазом, – от мачехи прощальный «подарочек»…
(прислушивается)
— Играет? Да нет, показалось…
Ферма наша – на краю леса. И мама моя покойная все о лесе знала, душу его чуяла. Бывало, привяжет брата моего на спину, я, старшенькая, за юбку ухвачусь, — и уходит с нами в лес на целый день. Травы собирает, с деревьями разговаривает… Как фея лесная… Особенная была… Говорят, я в нее пошла. А уж как отец мой ее любил! Слова дурного не давал о ней сказать. А как померла она третьими родами, места себе не находил. Ну, женился потом, понятное дело… А только ферму завещал не мачехе и не общим с нею детям, а нам с братом. Ферма богатая… Так что не бесприданницей я в дом к мужу пришла. И свекор мой, Джон, руку на меня ни разу не поднял. А Уилла обижал…
( задумчиво)
— Уилл-то не богатырь… нет… А уж рядом с моим братом – что и говорить! Высокий, худощавый, одежда городская, глаза темные, внимательные. Репетитором пришел к нам на ферму, латыни братьев-школьников учить, долг своего отца отрабатывать. Его отец нам задолжал, а возвращать не хотел, вот и предложил Уилла в бесплатные репетиторы. Уж не знаю, что Уилл во мне нашел… не шибко я грамотная…( улыбается).
А вот что я нашла, знаю. Взяла я его за руку, — вот тут, между большим и указательным пальцами, как мама показывала, — чтобы его сущность увидеть. И такая глубина мне открылась! Может, я и не как все, но уж Уиллу сколько дано, — куда мне! Дорога перед ним особая. Так что знала я, на что шла, когда мы в яблочном амбаре Сюзанну зачали.
И знала, что деток у нас двое будет. Так и сказала Уиллу: когда придет мое время, у постели две дочери стоять будут. Он улыбнулся и головой покачал: мол, рано тебе о смерти думать. А я и не думаю… просто вижу…
Девичий голос: Мама, тут от миссис Гренстоун пришли. Спрашивают, готово ли лекарство.
— Скажи им, Сюзанна, что я как закончу, сама занесу.
( нам): Это дочка моя, старшая. Знает, что не люблю, когда в эту комнату заходят, отвлекают. Травы, — они внимания требуют. И моя мать, бывало, не позволяла нам с братом ей мешать, когда снадобья делала.
Да и кому тут мне мешать… Особо и некому… Дом-то свой. Это когда у родителей Уилла жили, там толчея была вечная: молодежь, детишки, слуги, заказчики… Славный был дом, ничего не скажешь. Ну, конечно, с этим не сравнить, — этот, пожалуй, наилучший в Стратфорде. Уилл так гордился, что такой дом ему по карману. Он в Лондоне-то на ноги встал, деньги хорошие зарабатывает. Джудит – это младшая наша, — все, бывало, спрашивает: « А что папа в Лондоне делает?» А я толком и сама не знаю. В театре работает, и пишет что-то. И как сюда приедет, тоже все пишет…
( Тихий звук флейты)
— О! Вот! Слава Богу! А не показывается…
Я однажды Уилла спросила: «Почему он прячется, Гамлет наш? Разве он не знает, как я за ним тоскую?» А Уилл посмотрел на меня пристально, прямо в глаза…, и печально так голову опустил. Ничего не сказал.
Я вот думаю, — а слышит ли Уилл эту флейту? Дочери точно не слышат. Им не дано. А он-то… должен…
Ну, вообще-то, и Джудит должна бы слышать. Уж как они с братом привязаны друг к дружке были, — не передать. Одно слово, близнецы.
Я-то не знала, что двойню рожу. Вторую дочку ждала. А тут сначала мальчик родился. Ну, думаю, никогда меня предчувствия не обманывали, а тут, видно, обманули. Когда вдруг повитуха как закричит: «Батюшки, да там еще дитя!» Тут и Джудит появилась. Значит, все-таки две дочки, — думаю. А почему о сыне ничего не предвиделось? Не поняла я тогда, что гость он у меня, — пришел и уйдет…
(перестает работать, раскачивается с закрытыми глазами в такт мелодии)
Флейта замолкает. Агнес резко открывает глаза, будто просыпается:
— Ушел? Словно кто позвал его: мол, хватит играть. Как думаете, почему он только играет, а не говорит со мной? Может, наказывает? За то, что не спасла. Джудит спасла, а его – нет. Поздно поняла, что и у него чума эта проклятая. Он-то не жаловался, терпел, все о сестре заботился.
А я… не заметила… Да нет, с его-то доброй душой… не станет он на меня зло держать. Это я себя не прощаю… С травами вот с утра до ночи вожусь: все кажется, — когда людям от болезней помогаю, ему там легче…
Уилл-то в Лондоне был, когда сына нашего не стало. Приехал сразу; лица на нем нет. На похороны успел. Люди не узнавали: словно не отец Гамлета, а призрак его явился. Меня обнял, а руки ледяные, и губы шевелятся, будто молитву читают. Только не молитва это была, нет, не молитва… Другое что-то… Слов не разобрать… Вроде «Прощай, прощай!» И еще что-то… Как будто «помни обо мне», — но это вряд ли. Это Уилл должен помнить, а не мальчик наш.
Юный голос: Мамочка, можно к тебе?
— Джудит, ты же знаешь, что нельзя. Подожди, вот закончу и выйду.
Тот же голос: Тут письмо от папы.
— И письмо подождет.
(к нам): Ничего нового он не пишет. Да и важного ничего. О погоде, да о сборах за билеты, да о планах на покупку земли тут, в Стратфорде. Уж немало куплено.
После похорон Уилл мне сказал: «Собирайся, Агнес. И девочек собирай. Поедем ко мне в Лондон». А что нам там, в Лондоне, делать? Так я ему и сказала. «Тебе, — говорю, — нечего делать здесь, а нам – там». У него, у моего Уилла, там своя жизнь, настоящая.
Женский голос: Энн, голубушка! Я тут мимо проходила, — дай, думаю, загляну, все ж не чужие. А Сюзанна не пускает, — занята мама, говорит.
— Правду говорит, занята я. Может, в другой раз повидаемся. У тебя, небось, тоже дел по горло.
(нам): Мачеха это моя, Джоан. То знать меня не хотела, а как деньги у Уилла завелись, и дом этот мы купили, сменила гнев на милость, зачастила. Из любопытства. Так глазами по стенам и шарит… Ну, и знает, что без подарков для детей не уйдет.
Пришла как-то, и говорит: « И как это ты, дурочка, мужа в Лондон отпустила? Люди говорят, любовниц у него там немеряно». А сама на меня смотрит со злорадством, — мол, больно тебе, небось?
Не скажу, что не больно. Да только не от слов ее. Я и без нее все это понимала. Не станет там Уилл одиночество терпеть, горячий он. Но и другое знаю: тело телом, а душа его здесь, со мной, с девочками нашими, с могилкой, где сынок спит. Сама его в Лондон отпустила, там его путь… А сюда вернется, точно знаю. Насовсем вернется, когда его час придет. И час этот он подле меня встретит.
(смотрит в зал) Ушла Джоан… вон идет… корзины пустые, — продала, что на рынок везла. Она на меня не обижается, — знает, что зла на нее не держу. Надо будет на ферму заглянуть, подарки младшим занести, к отцу и матери на могилы сходить, с братом повидаться.
Пришла она ко мне как-то, — глаза блестят, из корзины свиток какой-то достает. «Вот, — говорит, — Энн, смотри, что мне сосед дал, когда из Лондона вернулся». Гляжу, афиша театральная. Имя Уилла на ней. И – господи! – ниже, где название представления, сына нашего имя! Так и написано большими буквами: Гамлет. Ну, думаю, что ж ты, голубчик, горе наше на весь мир выставил!
Но виду не подала, и говорю мачехе: «Спасибо, Джоан. Можно, я афишу эту себе оставлю?» А она: «Ясное дело, милочка, я ж тебе ее в подарок и везла». А сама уж так улыбается, так улыбается…
Собралась я в Лондон. На премьеру эту, значит… Только брат меня одну не отпустил, со мной поехал. Сначала на квартиру к Уиллу пришли. Поднялись в мансарду, соседка на стук выглянула. «Его нет, — говорит, — он в театре целыми днями, а ключ запасной у меня есть, могу открыть, вы его подождете». Зашли мы с братом. Бедно в комнате-то: стул, стол да кровать. На стуле камзол висит. На кровати – рукописи разложены. А на столе – письмо начатое: «Дорогая Агнес…». Не стали мы ждать Уилла, лошадей отвязали и в театр отправились. На другой берег реки.
Место нашла с трудом, села. Шум стих. Сначала не поняла я, о чем эти люди на сцене говорят, к чему этот замок.
Потом появился призрак, — я сразу узнала Уилла. И вдруг слышу: «Гамлет, Гамлет!» Эти люди твердят имя моего сына. Зачем, как они смеют?
А потом на сцену вышел юноша. Золотоволосый, как мой сын, но старше. Те же движения, тот же поворот головы, та же храбрость в глазах…
И я поняла: Уилл поменялся местами с нашим мальчиком. Он превратился в призрака, чтобы воскресить сына. И неважно, что эта история — не о короткой мальчишеской жизни нашего Гамлета. Мой Уилл подарил ему новую жизнь. Чтобы всегда быть рядом.
( обувает туфли, берет корзинку с лекарствами)
(громко): Джудит, я выхожу. Где там это письмо?
( уходит, оборачивается)
Я-то знаю, зачем Уилл отправился в Лондон.
За славой.
Что ж, его слава всех нас переживет…
( слышна мелодия флейты)
Играй, играй, Гамлет!
Мы тебя слышим…
