ГЖЕГОЖ ЯЖИНА — ЭКЗОТИКА И СТИЛЬ
Головокружительная карьера
Он еще молод и очень знаменит, этот Гжегож Яжина. Носит меховую шапку в «русском» стиле. Мистификатор,- время от времени выпускает спектакли под псевдонимами, причудливыми или и вовсе женскими, тогда как его фамилия переводится с польского просто «овощ».
Взлет этого польского режиссера, родившегося в 1968 году, поистине стремителен: в 1995-м он уже ассистировал своему учителю, знаменитому Кристиану Лупе во время постановки «Лунатиков» Германа Броха в «Старом театре» Кракова, в 1997 поставил свой первый спектакль — «Тропическое безумие», в 30 лет стал художественным руководителем театра «Розмаитощи», ныне самого популярного театра среди молодежи. За короткий срок получил несколько Гран-при на престижных фестивалях.
Прежде чем стать режиссером, Яжина работал туристическим гидом в странах Океании и теперь охотно использует азиатскую музыку в своих спектаклях. Он изучал философию и режиссуру в Ягеллонском университете и в Высшей театральной школе Кракова — культурной столицы Польши. Все спектакли Яжины имеют огромный успех у публики и высоко оцениваются критикой, будь то «Тропическое безумие» Виткевича и «Ивонна, прицесса Бургундская» Гомбровича или «Князь Мышкин» по роману Достоевского и «Доктор Фаустус» по роману Томаса Манна. Одни из последних по времени его работ — «Торжество» (сценическая версия фильма Томаса Винтерберга) и «4. 48. Психоз» по последней пьесе Сары Кейн. Вместо имени режиссера в афише «Торжества» стоит таинственное Н7, а «Психоз» подписан знаком +.
Сложение или вычитание?
Нет, главное в «Психозе» не сложение (арифметическое действие, выражаемое знаком +), хоть режиссер подписался именно так, а вычитание. Монотонный, лишенный эмоций голос диктора в течение спектакля периодически роняет числа: «100, 93, 86…» — и так далее до 2. Каждое следующее число меньше на семь, чем предыдущее. Такого рода вычитание — тест, который проводится в клинике для душевнобольных. Чем легче пациент может осуществить обратный счет, тем больше у него шансов на возвращение в нормальную жизнь. Однако убывающая последовательность чисел в «Психозе» ведет героиню не к выздоровлению, а к смерти. Это сама жизнь убывает, вытекает в никуда. Процесс неумолим и неотвратим.
Иногда цифры проецируются на стены, на экран. Эти бесконечные потоки цифр, стекающих по стене, — вниз, вниз, в пустоту, – невероятно жуткое и влекущее зрелище.
Яжина взял для постановки тяжелый текст: трагический дневник погружения человеческой души в пучину безумия. Все — на грани, на крайнем пределе, все – боль и отчаяние. Текст кажется бессвязным, это поток больного сознания, мучительный внутренний монолог. Мастерской рукой Яжина превратил сложнейший текст в совершенное сценическое произведение.
В темноте слабо высвечивается лицо, подобное маске; оно прекрасно и страшно одновременно, оно пугает неконтролируемым напором рвущихся изнутри эмоций. Не оторвать взгляд, не спрятаться…
Яжина дает героине собеседников: неожиданно материализуются ее друг, любовница, врачи, как островки реальности в океане бреда… Есть еще два персонажа, также сочиненные автором спектакля, — это двойники героини: маленькая больная девочка и старая больная женщина. Девочка появляется в сцене, когда героиня горстями глотает таблетки, запивая их болгарским вином. Они сидят вдвоем на стеклянном полу, в котором все отражается, как в зеркале, обе в белых детских маечках с вишенками, вокруг разбросаны таблетки. Где-то беспечально поет Мерилин Монро, мелодия постепенно отдаляется, она словно свертывается в одурманенной голове. Девочка потом придет еще раз — все в той же одежде, но с забинтованной головой.
Старая женщина идет по коридору и молча садится на стул. Седина, очки, неуместно розовый старый халат, больничные тапочки… Она устала и покорна судьбе, она уже ничего не чувствует. В финале молодая героиня бьется в истерике, заходится криком, а голая молчаливая старуха медленно проходит вдоль всех стен, как идут в газовую камеру. (В тексте Кейн есть утверждение, что это именно она душила евреев газом, — страшное, неизбывное чувство вины за все ужасы, совершенные людьми).
Измученная, полуголая, в крови, со следами порезов на руках, девушка (актриса Магдалена Челецка) мечется по краю сцены и бесконечно повторяет свою последнюю, предсмертную мольбу:
Подтверди меня
Подкрепи меня
Увидь меня
Люби меня
Зажигается свет, голос диктора все тише и тише повторяет последнее число: «Два… два… два… два».
Еще одна деталь: актеры не выходят на поклоны.
Стилизация прошлого
Гжегож Яжина удачлив во всем, но модным он быть явно не стремится. Тонкое чувство стиля позволяет режиссеру с одинаковым блеском обращаться как к дню сегодняшнему, так и к прошлым эпохам. Пьеса классика польского авангарда Станислава Виткевича «Мистер Прайс, или Тропический бзик» (1920, в соавторстве с Евгенией Дунин-Борковской) вполне может быть отнесена к легкому жанру. Художник Сидни Прайс в стремлении заняться колониальным бизнесом связывается с крупными воротилами, и его обольщает и отравляет прямо в постели жена босса. Затем Прайс воскресает, осознает тщету своей страсти к деньгам и исчезает в ночи. Спектакль «Тропическое безумие» (2003) уникален не только с технологической стороны, обеспечивающей сценические эффекты, но и по стилю, и по актерскому существованию.
Яжина обладает удивительным даром подчинить актерскую природу стилистике своего спектакля. Актеры легко и уверенно существуют в этой экзотической пародии на мелодраму и мистерию. Вот женщина-вамп (актриса М. Осташевска); жеманная и кокетливая, она вызывающе и откровенно сексуальна. Ей дозволено все, и она может все. Или мистер Прайс (Ц. Косиньски), балансирующий на грани здравого смысла и безумия, лицо и жесты которого точно передают эту приступообразную «разбалансированность» сознания…
Мизансцены сменяются изящно и таинственно, как в наркотическом полусне.
Кто-то сидит за столиком, кто-то входит или выходит, где-то беседуют, но уловить слова невозможно, хотя кажется, что это очень важно… Следующая «картинка», еще одна… Яжина выстраивает на сцене новую реальность, некий параллельный мир, как две капли воды похожий на реальный, но все же в чем-то неуловимом совсем иной (вспомним фильмы Дэвида Линча). Иррациональность, сотканная из воздуха обычной жизни…
«Театр должен быть одновременно продуктом и искусством. Иначе он теряет смысл,- говорит Яжина.- Для меня театр — место, где встречаются все области человеческой мысли. Это чудесный кипящий горшок. Задача — найти хорошего повара, который соединит ингредиенты и приготовит вкусное блюдо. Как повар, я могу предложить немного редиски, немного капусты и много других вкусных вещей».
Все хорошо, прекрасная маркиза…
Старушка сидит в инвалидном кресле и слушает радиоприемник. Оттуда льется: «Давным-давно, когда мир жил по божьим законам, на свете были одни поляки. Поляки во Франции, поляки в Германии и в Бразилии… Потом у нас отняли Францию, Бразилию, Германию, Америку. Последней отняли Россию и научили ее население такому странному языку, чтобы мы его не понимали…». У старой женщины есть дочь и внучка, они живут в однокомнатной квартире со старой мебелью, — практически на свалке, — и всем довольны. Дочь варит суп «из какашек», читает прошлогодний журнал мод из мусорного бака (он стоит тут же, в углу сцены). Внучка носит точно такой же белый парик с косами, что и бабушка. А бабушка ожидает, что вот-вот начнется Вторая мировая война, и вспоминает, как в парке с нею познакомился некий вежливый немец по фамилии Альцгеймер…
Этот блестящий спектакль по пьесе Дороты Масловской «У нас все хорошо» Гжегож Яжина поставил в варшавском театре TR (2008). Каждый новый поворот текста все круче заворачивает пружину спектакля, все шире раздвигает его рамки: тут и вся Польша, и более чем… Наконец на сцену врывается «зрительница»: «Я рада, что есть кто-то, кому живется хуже, чем мне! Я так плакала — все трусы мокрые, придется их выкинуть, все равно вышли из моды… Сейчас куплю хороших конфет и отвезу в детский дом. Впрочем, после такого нервака конфеты я съем по дороге…».
Белые сцены комнаты оказываются экранами: на них возникают то кадры военной хроники, то скачущий конь… Гротеск нарастает, местами превращаясь в абсурд. Актер, дающий интервью, тут же в кадре нюхает кокаин; кроссовки внучки обретают колесики… И, наконец, внучка заявляет: «Я не полька, я европейка!». Она усвоила, что поляками быть стыдно.
И тут… начинается так часто поминаемая бабушкой Вторая мировая. Дочь, не успевшая попасть в бомбоубежище, гибнет, и лишь ее отражение застревает в зеркале, а внучка на коленях молит бабушку о куске хлеба.
Говорят, смеяться над собой – признак мудрости и жизненной силы…
По крайней мере, Яжине достало для этого смелости и таланта.
«Теорема» без доказательства
Фильм классика итальянского кино Паоло Пазолини вышел на экраны как раз в том году, когда Гжегож Яжина родился, — в 1968. А спектакль «Т.Е.О.Р.Е.М.А.Т.» по этому фильму был создан в театре «ТР Варшава» ровно сорок лет спустя, в 2008. Сюжет остался прежним, но смещение акцентов изменило все. Вместо восклицательного знака появилось многоточие.
Вот два отзыва западных рецензентов:
«На Яжину оказывает влияние кинематограф в широком диапазоне: в прессе он упоминает «Бегущего по лезвию бритвы»; перенасыщенные цвета спектакля напоминают Питера Гринуэя; гигантский кролик-галлюцинация забредает из «Донни Дарко», а элитарный эстетский хоррор – чистой воды фильм Гильермо дель Торо».
Хелен Шоу, журнал «Time Out New York»
«Этот спектакль порой захватывающе прекрасен, временами странным образом соблазнителен, а иногда полон неожиданного юмора. В спектакле есть несколько редких моментов, когда акцент на стиле несколько оттесняет концепцию в тень, а идея слишком «передержана». Но эти моменты почти незаметны в работе, завораживающей как своей целью, так и тем, как она достигается».
Софи Горман, газета «The Irish Independent»
В элегантной буржуазной гостиной 60-х годов появляется таинственный незнакомец. Он поразительно сексуален и загадочно притягателен, и это ощущают все члены семьи. Совращение неизбежно, и оно меняет каждого. Сын становится художником, дочь теряет невинность, мать нанимает молодых любовников, а глава семьи отдает свою фабрику рабочим и уходит. Незнакомец исчезает, оставив позади руины некогда благополучной семьи.
Пазолини сочувствовал коммунизму и считал, что буржуа всегда неправ, какие бы благие порывы ни руководили им… Для Яжины коммунистические идеалы – не прекрасное будущее, а печальное прошлое. Поэтому главный герой (известный польский актер Ян Энглерт) в начале его спектакля уверенно отвечает на вопросы из зала об обществе, нравственности и религии, а в конце не может ответить ни на один.
Пленительно красивому, стильному спектаклю добавляет дополнительную краску тот факт, что незнакомца играет Себастьян Павляк – Христос из «Вавилона» Майи Клечевской. Впрочем, для Яжины, кажется, совершенно неважно, кем послан лукавый соблазнитель, — силами добра ли, зла ли.
Ответов на главные вопросы сегодня нет, — вот что важно.
